Видеть тебя каждый день - пытка, испытание для сильных духом. Я смотрю в твои прозрачные синие глаза и ненавижу тебя, каждой клеточкой своего тела, до дрожи и тошноты, ненавижу и при этом сгораю от неуемной, непередаваемой страсти. Каждый день мы с разных сторон баррикад, два активиста противоборствующих лагерей, видим лишь прищуренные глаза в забрале шлема да полоски кожи, проскакивающие при движении в местах соединения спецовок. Каждый чертов день я вынужден смотреть, как легко ты пробираешься все дальше к намеченной цели, держа в руках верный АК, удивительно, что твои хрупкие руки выдерживают его вес. Но все это днем. А ночью-ты моя без остатка. Поцелуи до крови, царапины на спине и вгрызающаяся в мозг песня, каждую ночь-одна и та же. Я не помню, где услышал ее первый раз, но она навсегда будет связанна с тобой, с твоим вкусом, запахом и тихими стонами, которые ты стараешься подавить. И в тот день, когда я наконец убью тебя-я сожгу твое тело под нашу песню. Это то немногое, что я могу тебе обещать.
Они враги. Не только потому, что находятся по разные стороны баррикад, не только потому, что в их общем прошлом очень мало приятных воспоминаний и очень много того, что они оба хотели бы забыть. Вообще не поэтому. Их жизнь - сценарий, их решения принимаются кем-то, их война - затяжная и невидимая, в ней никто не победит, будут лишь проигравшие в большей или меньшей степени. И они просто враги. Вражда - это единственное искреннее чувство, которое для них осталось, вражда не даёт обещаний и не признаёт обязательств, не бывает ссор, взаимных обид, не нужно взвешивать каждое слово. Есть какое-то извращённое удовольствие во взаимной ненависти и соревновании «кто кого больней заденет». Он стучит в её дверь, и она идёт открывать. Уже зная, что это он, по пути пиная поближе ко входу зелёные тапки сорок третьего размера, растягивая, насколько это возможно, паузу между негромким стуком и поворотом ключа в замке. — Привет. — Привет. — Чё припёрся? — а как с ним ещё разговаривать? Враг же. — Дело есть, — грубовато, холодно, в тон. Она молча идёт на кухню, он молча идёт за ней. Садится на табуретку у окна и смотрит, как она заваривает душистый чёрный чай в старом чайнике с аляповатым узором на боку и обколотым носиком, как разливает по чашкам, сыплет сахар, мурлыкая себе под нос какую-то дурацкую детскую песенку. Дразнит, ерничает, зная, как злит его это наплевательство, показное игнорирование их настоящего, будущего и прошлого. Издевается. Вроде враг пришёл заклятый, вроде только на прошлой неделе чуть не поубивали друг друга к чёртовой матери, а ей хоть бы хны. — Что за дело? — ставит чашку перед ним, садится напротив. — Тошно мне, — говорит. Кто-то ведь должен это сказать, а она всё не может. — Завтра такой поганый день... — Поганый... Ещё бы. А что завтра? Завтра очередная война шахматных фигурок, завтра новый этап развития отношений, завтра у них по плану та самая настоящая ненависть, с криками и жестокостью, тем более безумной, чем лучше они понимают друг друга. Великое святое чувство, искреннее и непорочное, всей душой, без сожалений и рамок. Никому, по сути, и не нужное, но последний их шанс остановиться был упущен много лет назад. — Гитара? — Ага. — Не знал, что ты умеешь играть. — Да ты нихрена обо мне не знаешь. Она перебирает струны, наигрывая простенькую мелодию. Очередная детская песня, из какого-то мультика, наверно. Она не смотрит на него, им обоим тошно. — Спой, — просит он. Гитара бренчит, наполняя звуками кухню маленькой квартирки и прохладный сентябрьский закат, перекликаясь с автомобильными гудками, несущимися с улицы, и чемоданным настроением. Она поёт. И голос у неё вовсе не хриплый и сорванный, а глубокий и красивый, только это ещё не очень хорошо слышно. Она поёт всякие глупости, которые каждый знает с детства: про лето, про ёжика, про секрет. Он и не замечает, как начинает подпевать, но замечает, как обходит стол, садится рядом с ней и обнимает её за талию. Нежно и бе... Нет, просто обнимает. Она шипит, что так неудобно играть, что как только закончится песенка, она разобьёт гитару об его голову, что он должен убрать свои поганые руки по-хорошему. — Поогрызайся мне ещё. Убью, — шепчет он, и руки, конечно, не убирает. И, конечно, убьёт. Убьёт, разумеется, но только завтра, не сейчас. А сейчас они поют дуэтом, и он немного фальшивит, но это не главное, а главное — что от души. И все эти несвязные обрывки музыкантов, буратин и прочих каруселек — на самом деле одно целое. Это их песня, в которой каждое слово имеет значение, отличное от общепринятого, в которой мелодия не важна, а важно что-то другое, за которую они тоже будут ненавидеть друг друга. Завтра.
Видеть тебя каждый день - пытка, испытание для сильных духом. Я смотрю в твои прозрачные синие глаза и ненавижу тебя, каждой клеточкой своего тела, до дрожи и тошноты, ненавижу и при этом сгораю от неуемной, непередаваемой страсти. Каждый день мы с разных сторон баррикад, два активиста противоборствующих лагерей, видим лишь прищуренные глаза в забрале шлема да полоски кожи, проскакивающие при движении в местах соединения спецовок. Каждый чертов день я вынужден смотреть, как легко ты пробираешься все дальше к намеченной цели, держа в руках верный АК, удивительно, что твои хрупкие руки выдерживают его вес. Но все это днем.
А ночью-ты моя без остатка. Поцелуи до крови, царапины на спине и вгрызающаяся в мозг песня, каждую ночь-одна и та же. Я не помню, где услышал ее первый раз, но она навсегда будет связанна с тобой, с твоим вкусом, запахом и тихими стонами, которые ты стараешься подавить. И в тот день, когда я наконец убью тебя-я сожгу твое тело под нашу песню. Это то немногое, что я могу тебе обещать.
не з
мимопроползающий читатель
не з.
Польщен)
581 слово
Они враги. Не только потому, что находятся по разные стороны баррикад, не только потому, что в их общем прошлом очень мало приятных воспоминаний и очень много того, что они оба хотели бы забыть. Вообще не поэтому. Их жизнь - сценарий, их решения принимаются кем-то, их война - затяжная и невидимая, в ней никто не победит, будут лишь проигравшие в большей или меньшей степени. И они просто враги. Вражда - это единственное искреннее чувство, которое для них осталось, вражда не даёт обещаний и не признаёт обязательств, не бывает ссор, взаимных обид, не нужно взвешивать каждое слово. Есть какое-то извращённое удовольствие во взаимной ненависти и соревновании «кто кого больней заденет».
Он стучит в её дверь, и она идёт открывать. Уже зная, что это он, по пути пиная поближе ко входу зелёные тапки сорок третьего размера, растягивая, насколько это возможно, паузу между негромким стуком и поворотом ключа в замке.
— Привет.
— Привет.
— Чё припёрся? — а как с ним ещё разговаривать? Враг же.
— Дело есть, — грубовато, холодно, в тон.
Она молча идёт на кухню, он молча идёт за ней. Садится на табуретку у окна и смотрит, как она заваривает душистый чёрный чай в старом чайнике с аляповатым узором на боку и обколотым носиком, как разливает по чашкам, сыплет сахар, мурлыкая себе под нос какую-то дурацкую детскую песенку. Дразнит, ерничает, зная, как злит его это наплевательство, показное игнорирование их настоящего, будущего и прошлого. Издевается. Вроде враг пришёл заклятый, вроде только на прошлой неделе чуть не поубивали друг друга к чёртовой матери, а ей хоть бы хны.
— Что за дело? — ставит чашку перед ним, садится напротив.
— Тошно мне, — говорит. Кто-то ведь должен это сказать, а она всё не может. — Завтра такой поганый день...
— Поганый... Ещё бы.
А что завтра? Завтра очередная война шахматных фигурок, завтра новый этап развития отношений, завтра у них по плану та самая настоящая ненависть, с криками и жестокостью, тем более безумной, чем лучше они понимают друг друга. Великое святое чувство, искреннее и непорочное, всей душой, без сожалений и рамок.
Никому, по сути, и не нужное, но последний их шанс остановиться был упущен много лет назад.
— Гитара?
— Ага.
— Не знал, что ты умеешь играть.
— Да ты нихрена обо мне не знаешь.
Она перебирает струны, наигрывая простенькую мелодию. Очередная детская песня, из какого-то мультика, наверно. Она не смотрит на него, им обоим тошно.
— Спой, — просит он.
Гитара бренчит, наполняя звуками кухню маленькой квартирки и прохладный сентябрьский закат, перекликаясь с автомобильными гудками, несущимися с улицы, и чемоданным настроением.
Она поёт. И голос у неё вовсе не хриплый и сорванный, а глубокий и красивый, только это ещё не очень хорошо слышно. Она поёт всякие глупости, которые каждый знает с детства: про лето, про ёжика, про секрет. Он и не замечает, как начинает подпевать, но замечает, как обходит стол, садится рядом с ней и обнимает её за талию. Нежно и бе... Нет, просто обнимает. Она шипит, что так неудобно играть, что как только закончится песенка, она разобьёт гитару об его голову, что он должен убрать свои поганые руки по-хорошему.
— Поогрызайся мне ещё. Убью, — шепчет он, и руки, конечно, не убирает. И, конечно, убьёт. Убьёт, разумеется, но только завтра, не сейчас.
А сейчас они поют дуэтом, и он немного фальшивит, но это не главное, а главное — что от души. И все эти несвязные обрывки музыкантов, буратин и прочих каруселек — на самом деле одно целое. Это их песня, в которой каждое слово имеет значение, отличное от общепринятого, в которой мелодия не важна, а важно что-то другое, за которую они тоже будут ненавидеть друг друга.
Завтра.
автор два это чудно!
откройтесь, пожалуйста. Хочется лично поблагодарить Вас за такой шедевр лично.
не з.