2H-27.

[Veni Vidi Vici]

Original. Ослепший художник. Рисовать шепот ветра, шум дождя, раскаты грома, шелест трав и голос любимой женщины на огромном холсте руками. NH!

@темы: Original

Comments

[Гость]

756 слов.

Ему всегда казалось, что самым страшным, что могло произойти с художником – это невозможность увидеть плоды своей работы, то запечатление всего на свете без конца, что ему нравилось, что было ему дорого. Он мог изобразить все, даже то, что, казалось, увидеть было невозможно: легкий бриз, что волнами колыхал траву и заставлял её что-то тихо бормотать; тихие и мелодичные переливы нежного женского голоса…Для не было ничего невозможного.
Ему всегда казалось, что самым страшным, что могло произойти с художником – это невозможность видеть собственную работу. И пусть говорят, что все живет лишь в сознании человека искусства, но все же видеть перед собой то, над чем он корпел, что пропустил через себя, было сродни какому-то таинству. Вот она, душа, нагая, не пытающаяся стыдливо прикрыться. И это не похоже было на разглядывание себя в зеркале: стекляшка могла лишь, и то частенько исковеркано, передать внешность, но все, что творилось внутри…
Ему всегда казалось, что самым страшным, что могло произойти с ним – это невозможность увидеть все, что он сотворил. Но оказалось, что бывает нечто пострашнее. Сначала он не замечал, как сантиметр за сантиметром он садился все ближе к мольберту, как сгибался все большей дугой над набросками. Он не обращал внимания на боль в глазах, становившуюся день ото дня все острее и острее. Он творил, и все вокруг, на что не было направлено его чуткое внимание, - все размывалось, становилось пустым фоном.
Ему всегда казалось, что страхи нужны только для того чтобы просто их бояться. Он думал, как и многие вокруг, что в мире могло произойти что угодно, только не с ним. Нет, ни в коем случае не с ним.
Но однажды, одним чудесно-дождливым утром, когда он проснулся в приподнятом настроении, думая, как же ему лучше изобразить раскаты грома на фоне свинцовых облаков, он открыл глаза…и замер. Вновь закрыл их и отрыл. Ничего не изменилось: темнота, какой она была, такой она и осталась. Он нервно улыбнулся самому себе, на ощупь добрался до окна, распахнул шторы – и практически ничего не изменилось. Он лишь услышал шорох ткани, и ему показалось, что это было похоже на занавес. Именно, занавес, конец, ткань прошуршала, и все завершилось впотьмах.
Ему всегда казалось, что злой рок всегда обходил его стороной: известность, хоть и не в широких кругах, любимое занятие, любимая женщина… Колени подогнулись сами собой, и он, утянув за собой часть шторы, упал на пол. Он больше ее не увидит. Он больше не увидит её, свою единственную Музу. И пусть говорят, что художники непостоянны и всю жизнь ищут вдохновение в разных типах женщин, не в состоянии выбрать что-либо одно. Ему достаточно было одной, той, что тихо нашептывала ему или просто клала руку на плечо во время работы. Что просто была рядом, не советуя ничего, но лишь одним своим видом вдохновляя.
Ему казалось, что все теперь в прошлом. Но он вновь стоял перед холстом, касаясь его пальцами с закравшейся в сознание неуверенностью. Но небо пронзила молния, а потом волной через несколько секунд все его сознание наполнил грохот. Вот она, буря, вот обезумевший ветер, гнавший тучи, пригибает к земле травы, а они стонут от боли и невозможности что-либо изменить. Он видит, и для этого ему не нужны глаза. Он берет в руку кисть – и тут же её отшвыривает, беря краску пальцами. Этот кусок деревяшки с шерстью зверюшки на конце не мог ему сейчас помочь. Он должен был чувствовать, ощущать под своими пальцами девственно-чистый холст, пока чистый…
Вновь грянул гром, и какофония за распахнутым окном повторилась. А потом по подоконнику сначала неуверенно, а потом все сильней и сильней, чувствуя, что ничто не может его остановить, забарабанил дождь. Он замер на мгновение, со странной гримасой на лице вслушиваясь и стараясь запомнить все. Гром, перед ним наверняка сверкнула молния, но она не столь важна; ветер, с диким улюлюканьем проносившийся по траве; непрерывный ливень, что приглушил его безумный гон.
Все было там, за окном…и все было здесь, на исписанном руками холсте, здесь был весь тот мрак, что был вокруг него. Мрачные, тяжелые тона, которые словно не оставляли надежды на спасение. Мгла, поглотившая все, что когда-либо было. Казалось, что вот-вот сквозь пелену прорежутся какие-то образы, пейзаж ли, чей-то портрет… Но все было темно, и не разглядеть было того, что скрывалось там, за свинцовыми линиями тяжелых облаков.
Над ухом раздается такой привычный, такой любимый шепот, слов которого не разобрать, но и зачем нужны они, слова? Палец касается краски. Нет, она не белая, она не резкий с небом контраст. Она теплого желтого цвета, почти оранжевого, неяркая. Но одной линией от одного конца до другого она словно пронзает тучи, и вот, где-то там, вдалеке, уже словно показался просвет…
Ему казалось, что он никогда не сможет рисовать. Но уж слишком часто он ошибался.

[Mon nom est Tan]

пробрало. до дрожи.
спасибо автору.
не з.

[Лео Реневски]

Зацепило, оно будто ощущается
мимопроходил.

[Каузальная Атрибуция]

Ох.. Исполнение волшебно! Мне очень понравилось, как Вы передали чувства ослепшего художника, прям до мельчайших деталей. *__* Словно проходишь всё вместе с героем ориджинала. Спасибо.)
заказчик (простите, что ответила не сразу)

[Гость]

Автор рад, что исполнение понравилось и его не погребли под кучей тапок ^__________^

[voidy things]

красиво