EL-17.

[Veni Vidi Vici]

Original. Влюблённый владелец издательства | юная писательница, катастрофически бездарная. Уверять её в том, что книга - настоящий шедевр, но публикация вынуждена перенестись. Болезненная зависимость друг от друга.

@темы: Original

Comments

[Гость]

что-то не то
270

хэппи энд

Сумирэ звонит как всегда не раньше двух ночи. Я поднимаю телефон, думая, где она сейчас, стоит ли опять напоминать ей недовольно о сотовом, благодаря которому ей не пришлось бы срываться в темноту города так поздно. К тому, о чём она хотела спросить, я был так не готов.
- я выбрала обложку, - сквозь приветствия говорит Сумирэ голосом, от которого не веет ни сном, ни равнодушием. – Правда, тебе ни о чем не скажет имя художника, да и картинка форматом больше метра, каково?
Я громко хриплю в трубку, что просмотрю факс, если она меня так обяжет. И предлагаю:
- раз уж ты так серьезно настроена, у меня дома как раз завелась новая кофеварка и я совсем её ещё ни разу так и не смог использовать по назначению.
И мысли о том, что она будет в моей квартире, когда я диктую адрес, и запах кофе, что я никогда не любил, но только с ней получалось так, он следовал неотступно и я его принял и впитал – посреди жаркого июля, нереальное, невозможное.
Рукопись лежала на подоконнике, без обложки, являя собой голые желтоватые страницы. Я относился к ним бережно, не видя в них ничего ценнее имени автора. Сумирэ не должна была этого узнать.
Талант – не то, что можно подарить на день рождение любимому человеку. Зависимость – не то, что обнаруживаешь в один день и в один день истребляешь.
Наша работа, за которую не платят – наша война с собой.
Я могу говорить каждый день одно и то же разными фразами, лишь бы дописать свою историю. Все главы в ней начинаются с её имени, каждая страница напичкана моими чувствами, болезненными и смешными. И когда Сумирэ это прочтёт, я не знаю, что будет.

[Гость]

2415

Когда он впервые увидел ее, – немного нескладную, угловатую, как жеребенка, спотыкающуюся на ровном месте и с трудом удерживающую равновесие на, судя по всему, недавно приобретенных специально для этого визита, десятисантиметровых шпильках, – то лишь усмехнулся («много таких барышень видели стены издательства!») и отправился на свой законный обеденный перерыв, тут же забыв о ней. На тот момент она и в самом деле производила довольно жалкое впечатление. Мало того, что с утра проспала, так еще и порвала свои самые любимые темно-серые колготки – и единственные, подходящие для похода в издательство; пришлось надевать черные, купленные тысячу лет назад. Не говоря уже о том, что прическа растрепалась, пока она ехала в метро, бормоча себе под нос отрепетированную заранее речь и нервно теребя пальцами папку с рукописью. Правда, в итоге заготовленные слова оказались совершенно ненужными: редактор, который в тот момент разговаривал с владельцем издательства, взглянул на девушку мельком, бросил немного удивленный взгляд на синюю, исцарапанную кончиками ее длинных, покрашенных в фиолетовый, папку и снова направил все свое драгоценное внимание на разговор с владельцем.
Она вернулась в издательство спустя две недели.
Спустя две совершенно изматывающие недели, в течение которых она не высыпалась, пила немного больше кофе, чем следовало, и бросалась к телефону сразу же, как только слышала звонок, надеясь, что это звонит редактор, несмотря на то, что одновременно ждала и боялась этого звонка. Ей казалось, что в случае отказа она бы не выжила – бросилась бы с моста, как делает это ее героиня в конце романа, хотя, пожалуй, в случае юной писательницы это получилось бы не так романтично. Она даже приходила на мост – пару раз, в конце рабочего дня, уставшая и растрепанная, исключительно из юношеского любопытства: предположим, она на самом деле прыгнула бы, и неужели этого бы никто не заметил?
Еще больше она волновалась, когда во вторник, только-только открыв входную дверь своей крохотной квартирки на последнем этаже старого, пропахшего плесенью дома, услышала телефонный звонок. На этот раз звонили все-таки из издательства, не сказав ровным счетом ничего по поводу ее произведения, зато назначив встречу на следующее утро, и спать она легла абсолютно счастливая, с улыбкой кутаясь в шерстяное одеяло желтого цвета – единственная по-настоящему яркая вещь в ее квартире – и прижимая к себе кота Льва Николаевича, когда-то названного так в честь Толстого, хотя на самом деле девушка его даже не читала, а смотрела в детстве фильм «Анна Каренина» с Гретой Гарбо в главной роли.


Когда она увидела его во второй раз, он опоздал на работу из-за ставшей уже традицией ссоры с женой, пролил на себя кофе и наорал ни за что на нового секретаря. Проигнорировав сидящую тут же незнакомую девушку, он вошел в кабинет редактора – его старого друга по университету, у которого, по крайней мере, хватило ума не жениться.
- Надо же, какие люди! – усмехнулся Эрик. – С чего это вдруг пожаловали-с?..
- Мы снова поссорились. Дай мне отсидеться здесь час-другой, я… я не готов еще начинать работу.
- Кто я, чтобы отказать владельцу издательства, в котором работаю? Присаживайся. Там кто-нибудь есть?.. В коридоре?..
- А ты кого-то ждешь?
- Вообще-то, жду, и, боюсь, ей не понравится то, что я собираюсь сказать. Она катастрофически бездарна, понимаешь?
- Кажется, я видел кого-то в коридоре…


Она сидит, вытянувшись по струнке, периодически облизывая пересохшие от волнения губы и теребя пальцами – на ногтях все тот же фиолетовый лак, немного выцветший и уже наполовину облезший – края своего длинного черно-белого шарфа.
Эрик ходит кругами по кабинету, с усмешкой рассказывая обо всех своих литературных протеже, когда они впервые пришли в издательство – он всегда начинал издалека, собираясь торжественно сообщить юному «дарованию», что оно бездарно.
Кажется, зайдя в кабинет, она не обратила никакого внимания на сидящего в углу на темно-зеленом кожаном диване мужчину, с уставшим видом листающего какие-то скрепленные вместе бумаги. Да это было и неважно, сейчас объектом ее внимания является редактор – только редактор.
Тем временем мужчина поднимает взгляд от своих бумаг и щурит близорукие глаза, фокусируя взгляд на темных волосах девушки.
«Катастрофически бездарна»
Да и взгляду не за что зацепиться: черно-белый шарф, серые колготки, серое – без сомнения, элегантное, но видно, что старое – платье, серое пальто.
«Да уж, это точно – катастрофически. Да и кто в наше время вообще приносить рукопись в издательство, напечатанную на…»
Снова опускает глаза на листы в руке.
«…печатной машинке?»
От волнения у нее дрожат плечи.
- Эрик, погоди-погоди, давай лучше... я. – Он встает с дивана и приближается к девушке. – Мадемуазель, я прочитал всего несколько первых страниц рукописи, но могу с уверенностью сказать, что она очень и очень… захватывающая! И прекрасно написана. Вот только, знаете, у нас в издательстве… столько работы… понимаете? Боюсь, что публикация состоится не скоро. – И он сам не знает, какие правильные слова в этом случае подобрать.


Когда он увидел ее в третий раз, прошло около двух с половиной недель с тех пор, как она покинула кабинет редактора – счастливая, как никогда, ведь, черт возьми, не каждый день твое первое произведение называют прекрасно написанным.
Они случайно сталкиваются в книжной лавке на соседней от издательства улице, встречаются глазами, одновременно взявшись за одну и ту же книгу, стоя по разные стороны стеллажа, и некоторое время не могут понять, где же они видели друг друга. Первым вспоминает он: «это же та катастрофически бездарная «серая мышка» из издательства!»
И только после того, как он отпускает книгу, спохватывается она: «это же тот мужчина, который сказал, что моя книга прекрасно написана!»
А вслух произносит только «что вы здесь делаете?», хотя эта реплика и остается без ответа, поскольку в следующее мгновение с ним рядом оказывается его жена, не обратившая никакого внимания на девушку, что-то щебечущая по поводу новых кистей и акварели. Семь лет вместе, а он до сих пор не сказал ей, что ненавидит акварельную живопись.
Уже стоя на кассе, он оборачивается, но девушки на том же месте не находит.


Когда она увидела его в четвертый раз, он ночует в издательстве, устав от разговоров о моде, живописи и сплетен о каждой из подруг жены. Она с искренним участием интересуется, почему у него так взлохмачены волосы и откуда круги под глазами; он отвечает усталой улыбкой и словами:
- Никогда, мадемуазель, никогда не выходите замуж за художника.
И предлагает гостье чай; она с немного смущенным видом кивает – сейчас девушка не отказалась бы ни от чего, она ужасно устала на работе и не ела со вчерашнего вечера, но больше всего соскучилась по приятной компании, и следующие пятьдесят минут подтверждают, что на свете есть еще люди, способные ей эту компанию составить.
О цели своего визита она вспоминает уже в дверях.
На вопрос «как там дела с моей рукописью?» он, немного помедлив, отвечает:
- Публикация все еще перенесена. Но я обязательно прослежу, чтобы она состоялась, не волнуйтесь!


Когда он увидел ее в пятый раз, жена поклялась, что больше никогда живопись не станет влиять на их личную жизнь; ему очень хотелось в это верить, но пока что плохо удавалось.
Она снова была вся в серых тонах, как героиня старого голливудского фильма, о чем он не забыл ей заметить. Она рассмеялась:
- Вы не представляете, какой комплимент только что мне сделали!
Этот визит длится на полчаса дольше, они обсуждают Одри Хепберн, Грету Гарбо, Вивьен Ли и Грир Гарсон и могли бы успеть обсудить еще больше, если бы ни секретарша, сообщающая, что в коридоре ждет посетитель. Это возвращает их к реальности, и владелец издательства провожает ее до двери кабинета, поцеловав на прощание руку.


Когда он увидел ее в шестой раз, то понял, что ему безумно приятно общество этой девушки, а еще – что он с нетерпением ждал этой встречи, как другие люди обычно ждут первого свидания.
У него как раз перерыв на обед, и он предлагает ей сходить в находящееся неподалеку кафе.
Они практически не разговаривают все это время, только обмениваясь немного смущенными взглядами: он слишком долго не ходил на «свидания», а она с трудом пытается разобраться, свидание ли это вообще. Не допив свой зеленый чай, они расплачиваются и возвращаются в издательство.
Опыт показывает, что их отношения имеют место только в одном мире – и это некоторые отдельные серые тона издательства – краткие, отрывочные, полчаса в пути между станциями «черный» и «белый».


Когда она увидела его в седьмой раз, внутри нее что-то шевельнулось, и сердце забилось быстрее, точно заработали часы, которые, казалось бы, сломались уже давным-давно без шанса на восстановление.
Ей было все равно, что он женат, что он – успешный владелец издательства, она даже не знала, уместно ли здесь слово «любовь» в обычном его значении, но была уверена, что слово «привязанность» как нельзя кстати.
Она привязалась к нему, его голосу, его жестикуляции, его мимике, его кругам под глазами в те дни, когда он ссорится с женой. Ей было приятно его общество, и на данном этапе этого более чем достаточно. Когда она увидит его в двадцатый раз, то поймет, что, собственно, ради этих коротких встреч с родственной душой, которая понимает тебя, которая знает тебя, как свои пять пальцев, – только ради этого еще существует на свете. Она поймет, что не может заснуть, ворочаясь с одного бока на другой, что не может работать, что не может сосредоточиться на книге, что не может есть, поскольку подгоревшие с одной стороны гренки не в состоянии заполнить ту пустоту в ее животе, которая образуется в те дни, когда она не видит его. Но это все – в будущем, в неизбежном, но будущем, а жить надо в настоящем, и ей в настоящем достаточно того, что она уже имеет.

[Гость]

2415, окончание

Когда он увидел ее в восьмой раз, у него на коленях лежала ее рукопись, он почти дочитал до конца, а она ворвалась в кабинет без стука, с одиноко качающимся из стороны в сторону в ее руке высоким ярко-красным гладиолусом.
- Мне показалось, ваш кабинет надо чем-то оживить, - немного извиняющимся тоном начала она. – К тому же… вы чем-то похожи на этот гладиолус.
- Одиночеством? – улыбается он, поднимаясь из-за стола.
- Красным цветом.
Он не уточняет, почему, хотя больше всего на свете ей сейчас хочется именно этого, и в глубине души она кричит: «потому что в моем сером мире вы – единственное яркое пятно!»
В этот раз они обсуждают ее книгу; он заговаривает на тему главной героини, и она долго рассуждает о ее характере, привычках и жизни. К своему удивлению он обнаруживает, что, как бы отвратительно она ни писала, говорит она действительно хорошо. Он немного прищуривает глаза, чтобы лучше, внимательнее присмотреться к этой девушке – вдруг он что-то в ней пропустил?


Когда она увидела его в девятый раз, то первым делом спросила, как дела с рукописью. И снова тот же ответ – пришлось перенести.
С горькой ухмылкой она думает, что скоро это перестанет ее волновать. Скоро единственным, что ее волнует, останутся эти визиты.
У нее всегда было много приятелей в школе и университете, но проблема заключалась в том, что они так и оставались всего лишь приятелями. Настоящим другом для нее смог стать только старший брат, который женился два года назад и уехал вместе с женой в Америку. В отличие от сестры, он всегда подавал большие надежды.
Они говорят об истории, – ее любимый предмет в школе, – и он не без удивления (она даже не знает, приятно ей это или нет) замечает:
- Мадемуазель, да вы прекрасно разбираетесь в истории!
- Сложно не разбираться в том, что ты любишь.
Встречи чередуются друг за другом, слишком быстро проходят, но слишком долго длится время между ними, даже если это время – всего лишь несколько дней. Еще слишком рано для зависимости, но для слова «дружба» – в самый раз, и у них уже такое чувство, что они знакомы много лет.
Наступает день двадцать первой встречи, и он с уставшей – снова ночевал в кабинете – улыбкой замечает, что «никто не понимает меня лучше, чем вы, мадемуазель», а с ее губ чуть не срывается – снова – «сложно не понимать того, кого любишь. Я же говорила вам».
Но нет, после всех прочитанных книг и просмотренных фильмов у нее действительно такое чувство, что она – единственная в мире, кто это знает.


Когда он увидел ее в тридцатый раз, то понял, что этой встречи ждал всю неделю. Темную, беспросветную, безумно тяжелую неделю отдыха с женой в Италии – невыносимую неделю по сравнению с долгожданным первым днем работы, когда он специально пришел в издательство на час раньше, а она уже сидела на диване, зевая и листая какую-то книгу. Заметив его, она вскакивает и поспешно убирает книгу подальше, но он успевает прочитать название – «отечественная история», ну надо же!..
Возможно, это то, что ей действительно нужно – поступить в университет. Снова. Начать жизнь с нового листа, не таким ужасным слогом, как в ее злосчастном романе.
Он и сам не помнит, когда начал делиться с ней всем, включая даже отношения с женой; наверное, так было всегда, с возникновения этого мира.
Глядя на ее доброе, улыбающееся лицо, он с непонятно, откуда взявшейся тоской думает: «Боже, где же ты была лет десять назад?».
Наверное, тогда она была еще старшеклассницей – всего лишь старшеклассницей, когда он уже расстался с большей частью своих кратковременных пассий – высокие красавицы, зацикленные на себе, ему всегда везло именно на таких – и работал главным редактором. Но главное, он был не женат, его мир не был заключен в этом издательстве, у них могло что-то получиться, и это «могло получиться» не дает ему покоя, заставляя не спать по ночам и, каждые пять минут поглядывая на часы, ожидать ее визит.
А ей слова «где ты был десять лет назад» не приходят в голову, она знает, что любит – все равно, какой любовью, ту романтическую, о которой снимают фильмы, или ту, любовь к своей родственной душе, о которой, почему-то, так редко говорят и которую почти не ценят. Главное, что любит, и любит его такого, такой он сейчас, а не когда-то в молодости. И какая разница, что он женат? Это она – она, а не его жена – дожидается его в издательстве после обеденного перерыва, это она утром делает огромный крюк на автобусе, чтобы ровно в половину восьмого утра увидеть, как он проходит мимо остановки в сторону работы, это она утешает его, сидя рядом на диване в кабинете, это она – только она, и никто другой. Никогда.
Та стадия, которую уже можно назвать болезненной зависимостью.


Когда она увидела его в тридцать пятый раз, настала его очередь дарить цветы, и он принес гладиолусы – только не красные, а желто-оранжевые.
- Ты в последнее время слишком грустная. К тому же… ты чем-то похожа на эти гладиолусы.
- Эй, это моя фраза! – смеется она и протягивает руку, чтобы забрать у него букет.
- Ты не спросила, почему я решил, что ты на них похожа!
- Ну ладно, ладно… почему же?
- Из-за желтого цвета. – Он старше лет на двадцать, он опытнее, и у него больше смелости, чтобы сказать это вслух. – Потому что в моей серой, беспросветной, как осенние тучи на горизонте, жизни ты – единственное солнце, которое все еще в состоянии меня согреть.
Их руки соприкасаются на букете, он наклоняется вперед, и она закрывает глаза.
Когда она их откроет, то увидит его в тридцать шестой раз – его нового, его улыбающегося, его счастливого.
А дальше уже нет смысла считать.

[_ciel_]

Автор 1, немного сумбурно написано.
Автор 2, в отличии от главной героини у вас хорошо получается писать. очень приятный образ. спасибо
не з.