-Не нужно, - говорит он в первый раз, мягко перехватывая её ладони. Говорит настолько уверенно и спокойно, что она подчиняется без возражений, почти по-детски - так ребенок безоговорочно слушается взрослого просто потому что тот взрослый. А значит, сильный и умный. А значит, знает лучше.
-Это, право, не самый лучший вариант, - говорит он во второй раз, снова удерживая её, и в голосе, вечно ровном, выглаженном безупречной вежливостью, не слышно раздражения, словно на самом деле ему все равно. Только если прислушаться, если услышать... На самом дне притаилась едва заметная горечь. И глаза за прорезями маски не видны, что значит - эту горечь нельзя увидеть.
-Там ничего нет, - говорит он в третий раз, аккуратно снимая её пальцы с завязок маски, и осторожно отстраняется - так, чтобы нельзя было достать протянутой рукой. - Ничего, что имело бы ко мне какое-то отношение. Давай остановимся на этом? И она кивает, в очередной раз давая молчаливое обещание, которое нарушит. Просто ему сложно не подчиниться.
Как и всякой женщине, ей тяжело удержать любопытство. Дочь Пандоры, нашедшая свой ящик, она каждый раз молчаливо просит разрешения, и каждый раз натыкается на отстраненную улыбку маски, как на стену, не зная, как обойти её. Важно, чтобы он разрешил сам, прямо, глядя в глаза. Не важно, что может оказаться под маской, какие рубцы и шрамы. Дело не в том, как он выглядит - это ведь, на самом деле, чушь. Дело в том, доверяет ли он настолько, чтобы позволить увидеть. "Будет день, будет чудо, - думает она, вытаскивая из стопки шелестящую старую книгу, раскрывая её на коленях. - Когда-нибудь..." Это "когда-нибудь" повисает в прохладном воздухе Галереи безыменным призраком надежды.
А он, наблюдая, как она листает страницы, только плотнее прижимает маску к лицу. Он не захочет и не сумеет объяснить, что там, под ней, ещё одна маска. И эта, вторая, называемая его лицом, хуже во сто крат, потому что снять её нельзя.
309 слов.
-Не нужно, - говорит он в первый раз, мягко перехватывая её ладони. Говорит настолько уверенно и спокойно, что она подчиняется без возражений, почти по-детски - так ребенок безоговорочно слушается взрослого просто потому что тот взрослый. А значит, сильный и умный. А значит, знает лучше.
-Это, право, не самый лучший вариант, - говорит он во второй раз, снова удерживая её, и в голосе, вечно ровном, выглаженном безупречной вежливостью, не слышно раздражения, словно на самом деле ему все равно. Только если прислушаться, если услышать... На самом дне притаилась едва заметная горечь. И глаза за прорезями маски не видны, что значит - эту горечь нельзя увидеть.
-Там ничего нет, - говорит он в третий раз, аккуратно снимая её пальцы с завязок маски, и осторожно отстраняется - так, чтобы нельзя было достать протянутой рукой. - Ничего, что имело бы ко мне какое-то отношение. Давай остановимся на этом?
И она кивает, в очередной раз давая молчаливое обещание, которое нарушит.
Просто ему сложно не подчиниться.
Как и всякой женщине, ей тяжело удержать любопытство. Дочь Пандоры, нашедшая свой ящик, она каждый раз молчаливо просит разрешения, и каждый раз натыкается на отстраненную улыбку маски, как на стену, не зная, как обойти её.
Важно, чтобы он разрешил сам, прямо, глядя в глаза. Не важно, что может оказаться под маской, какие рубцы и шрамы.
Дело не в том, как он выглядит - это ведь, на самом деле, чушь. Дело в том, доверяет ли он настолько, чтобы позволить увидеть.
"Будет день, будет чудо, - думает она, вытаскивая из стопки шелестящую старую книгу, раскрывая её на коленях. - Когда-нибудь..."
Это "когда-нибудь" повисает в прохладном воздухе Галереи безыменным призраком надежды.
А он, наблюдая, как она листает страницы, только плотнее прижимает маску к лицу. Он не захочет и не сумеет объяснить, что там, под ней, ещё одна маска.
И эта, вторая, называемая его лицом, хуже во сто крат, потому что снять её
нельзя.
Счастливый заказчик